Осознание - Страница 50

Но уехали мы не сразу. Пришлось дослушать, как рыболовы превратились в диверсантов, что совершали мародерский набег на прибрежный город другой страны. И как они с полным трюмом всякой всячины пробирались, чуть ли не прижимаясь к берегу. Как потом долго объясняли глядящим, что пришли пустыми, что улова не было и вообще не должен волновать их частный рыбак. И как потом ночами перетаскивали из трюма груз в бывшую портовую гостиницу, оставшуюся без двух верхних этажей и превратившуюся в общежитие.

Когда Настя узнала, что именно они притащили из-за границы, она не могла успокоить смех до самого КПП района…

- А что? Ты не знаешь, как лихо разошлись резиновые женщины… да и порнокассеты, и журналы влет ушли… у наших в общаге у многих стоят телевизоры и плееры, после того как генераторы запустили. У КПП Настя только восхищенно сказала:

- На что только люди из-за заработка не идут.

- А что, резиновая женщина, неплохое плавсредство на случай крушения корабля. - смеялся я. - Многофункциональное, так сказать.

Я остановился за пару поворотов до ее дома, и мы еще сидели с ней и обсуждали другие мелочи, житейские.

- Странно, весь мир, за исключением некоторых стран третьего мира, в хаосе и разрухе, а люди непонятно о чем думают.

- А о чем они думают? - пожал плечами я. - О том, о чем всегда. Наверное, не было эпох, когда об этом не думали. И не важно, разруха вокруг или процветающая страна. Люди буду искать наживу во всем. Люди будут в угоду собственной лени развивать прогресс. Люди будут воевать… всегда.

- Люди будут влюбляться. - сказала тихо Настя.

- Да. - Кивнул я. - Люди будут влюбляться. Будут ради любви делать глупости.

- Но не все? - спросила она, смотря на меня.

- Ну, наверное, есть те, кто обладает железной волей. Они не поддаются на действие гормонов, феррамонов… или чего там еще. Но я таких не видел в своей жизни. И я сам не такой.

Она странно посмотрела на меня и, словно разглядывая какие-то черты, ранее не замеченные, открыв дверцу, сказала на прощанье:

- Ну, пока? Целоваться не будем на прощанье. - Мы засмеялись и она договорила: - Заглядывай ко мне после работы. Мне так этот клуб… вот здесь уже. А с тобой интересно. Пока.

Она закрыла дверцу и я включил дальний свет, освещая ей улицу. Отойдя метров на двадцать, она повернулась и, идя спиной вперед, несколько раз помахала мне рукой.

Я был в диком шоке, когда, войдя домой узнал, что уже половина пятого утра. Быстро время пролетело. И мне стало страшно за Настю. Что ей сейчас придется пережить от ее парня. Я настолько был напуган за нее, что думал одеться и поехать к ее дому, может, если что, понадобится мое вмешательство. Просто поговорить с ним, что ничего у нас с ней не было. Интересно, он бы поверил в это? Я бы нет. Я верю в простую дружбу между девушками и парнями. Но как-то не вязалась она с тем чувством, которое я испытывал к Насте. Это было не желание обладать ей. Это было простое тихое счастье, если она была рядом просто. Такое спокойствие наступало в душе. Меня уже не волновало ничего, когда она была со мной в машине. Ни разрушенная планета, ни изувеченные континенты, ни города могильники, ни бедствующие вокруг люди не всплывали в моей памяти, когда я был с ней. Усыпая, я был вынужден признать, что влюблен. И это всего после трех встреч. Двух вечеров. С мыслью, что так не бывает, я уснул.

Сон девятый

Я был серой полевой мышью и бежал по своей тропе меж колышущихся высоких стеблей хлеба. Шум, стоявший у меня над головой, оглушал и притуплял мои чувства. Только запахи еще были мне доступны, но не слух. Я не очень боялся. Высокие колосья защитят меня от летучих хищников, а от наземных я ускользну в траве и как обычно замру, пока не минует опасность.

Самое опасное место, это была опушка леса. Расстояние от посевов до леса было незначительным, метров десять, но их еще надо было проскочить. А там под корнями моя нора.

Когда сквозь стебли я уже увидел открытое пространство, я снизил скорость и совсем остановился, прячась за сорняками. Я нюхал воздух и всматривался в темный лес. Не сверкнут ли где глаза. Сверкание, это сразу опасность. Только у опасности светятся во тьме глаза. Я долго просидел, выжидая не начнется ли движение какое-либо. Хищники не железные, они могут долго в засаде сидеть, но не вечно. Даже если мою тропку заметили, высиживать ради меня всю ночь они не будут. Выждав, как мне показалось, достаточно времени, я рывком с места, выбрасывая задними лапками комочки сырой от росы земли, ринулся к лесу. Я был быстр. Не многие бы уследили за моим движением. Скорее я бы слился для них в серую молнию, струящуюся по земле.

Я уже видел корни, под которыми был мой дом. Где меня ждала подружка с моими детьми. Шестеро. Шестеро будущих родственников, которые будут меня узнавать и признавать старшим. Шестеро, чьи дети тоже будут признавать меня за своего и не прогонят из своей норы, когда придет беда и надо будет укрыться от хищника. Дом был так рядом, когда мои бока пронзила страшная боль и всего меня буквально вкатало в землю. Следующая боль пронзила мне шею и я чувствовал, как рвутся с хрустом мои сухожилья, выбираемые из нее. Последнее, что я мог сделать для тех шестерых, это закричать им о своей боли. Я никогда не узнал, услышали они меня или нет. Мою шею буквально перекусил страшный клюв совы и под хруст собственных позвонков я умер.

В понедельник с утра станция трансляции была с утра опробована, а в обед я уже был арестован. Меня поместили в одиночной камере городской тюрьмы. Ничего мне, конечно, никто не объяснял. До ночи меня никто не беспокоил. Когда за окном стемнело, двери камеры с лязгом открылись и ко мне внесли стул, и следом за солдатом вошел глядящий в штатском, но явно в высоком чине.