Осознание - Страница 266

266

Нам больше не разрешали нигде с ним видеться кроме столовой. Охрана Артема меня просто на метр к его двери не подпускала, как бы я им глазки не строила. А много ли скажешь в столовой, особенно, когда от входа все время охрана наблюдала, тактично не желавшая портить аппетит Артему стоя у него над душой. Но нам удавалось переброситься парой слов, а иногда даже посидеть вместе за столом, если Артем затягивал ужин, и я уже освобождалась от разносов.

Артем сдержал в тот раз свое обещание. На восьмой день нашего пребывания у шрамов, когда Сергей был все так же слаб и немощен, утром во время завтрака Артем сказал мне, присевшей рядом с ним на минутку:

- Я сейчас ухожу. Серегу уже подготовили к транспортировке. Шрамы хотят нас доставить на приблизительный путь движения отрядов Василия. Чтобы я передал, то сверхвыгодное, по их мнению, предложение Вовки.

- Прямо сейчас? - расстроилась я.

- Да. После завтрака меня экипируют, вернут форму и оружие. Поеду забирать Сергея. Транспорт для нас уже готов. Тихонько выругавшись, и получив укоризненный взгляд Артема, я сказала:

- Нам же даже попрощаться не дадут.

- Да. Так что сейчас давай прощаться. - Спокойно и даже не расстроено сказал Артем, и я посмотрела ему в глаза. Эта, скотина, даже не жалела, что расстается со мной. Я-то думала, что он скажет мне, что боится меня оставлять, и я стану его убеждать, что бы он не волновался и только обязательно бы вернулся за мной. Успокоила бы его. А он и так был, как толстокожий слон, спокойный, только разве что, глаза горели огоньком бодрым. Он взял меня за руку и сказал: - Не скучай тут. И береги себя.

Я, чувствуя его сильную и грубоватую от мозолей руку, подумала, откуда у него мозоли-то. Он же ничего не делает руками. Разве я думала тогда, что и от оружия мозоли могут быть. У него были именно такие, как я позже узнала. И я держала свою руку в его ладони и думала, что снова разревусь. Мне так хотелось его поцеловать хотя бы в щеку на прощание. Но не при шрамах же…

Так мы и расстались. Я пошла на кухню в помощь салатнику, где у меня до самого вечера все из рук валилось, и в зал так и не вышла. А он, просто поднялся и, не оборачиваясь, расправив плечи, ушел из столовой. Как оказалось, оставляя меня на очень долгий срок.

Ночью я долго ревела. И даже не, потому что весь вечер шрамы в столовой пили водку за скорое закрытие вопроса о партизанах. За то, что от силы двое суток тем осталось. За то, что две из прорвавшихся групп снова локализованы, и штаб готов озвучить заранее подготовленный ультиматум. Нет не поэтому. Я ревела по самой идиотской причине, которую только могла выдумать себе. Мне казалось, Артем так ушел именно подумав, что мне хорошо. Что я довольна тем, что стала работать на шрамов. Что я улыбаюсь южанам, так как счастлива и вообще… И уже не объяснить мне ему своего решения. И уже не сказать ему, что я всем так улыбаюсь. Людям, которые мне ничего плохого пока не сделали. Не рассказать ему о моих странных чувствах к нему самому. И не вдолбить в его башку, что больше всего на свете я хотела бы пойти с ним. И я ревела, потому что даже самую малость моих чувств к нему мне помешала проявить моя стеснительность. Да к черту этих шрамов надо было просто поцеловать его на прощание и все. Что бы он знал… Что бы он помнил. И мне все равно, что у него жена там где-то. Но он ведь меня даже за женщину не считал. Так сикуха какая-то под ногами суетится. Главное, чего мне хотелось больше всего на свете тогда, чтобы он бы понял, пусть не сразу, но понял бы, что я его… Нет не так. Что я к нему… Что у нас могло бы что-нибудь получиться.

Во сне я уже не плакала. Во сне я казалось, вылила всю свою злость и разочарование. Опустошаясь и теряя силы, я рвала сон на клочья.

Сон четвертый:

Я стояла с горящей тряпкой в руке в прихожей какой-то квартиры, и старательно поджигала одежду, висящую на вешалке. Отступив от воспламенившегося синтетического плаща, я с удовольствие стала смотреть, как от него уже вспыхивают пальто и куртки рядом. Повернувшись и выдавливая злобно-довольную улыбку, я стремительно прошла в комнату и поднесла уже обжигающую тряпицу к занавескам. Словно облитые бензином они вспыхнули и через мгновение сильное пламя, уже лизало темное окно и стену с идиотскими обоями в цветочек. Отбросив горящую тряпицу на груду сваленного белья на пустой кровати, я поискала, чем можно продолжить поджег. И не придумала ничего лучше, чем схватить тряпичный тапочек с резиновой подошвой. Минуту я потратила, чтобы поджечь его от белья быстро воспламеняющегося на кровати. С самым дурацким факелом в мире я вышла из заполнившейся дымом комнаты обратно в прихожую и осторожно открыла дверь в другое помещение.

Я увидела укрытого почти с головой человека на высокой железной кровати. И как же я обрадовалась. Осторожно ступая, я подкралась к нему и подожгла свисающее почти к полу постельное белье. Оно разгоралось не так охотно как занавески, но тоже довольно быстро. И в этой комнате я не терялась и подожгла не только укрытого и спящего человека, но тюль на окне и бумаги с книгами разбросанные по столу. Раскрыв платяной шкаф я бросила внутрь тапочек и с умилением наблюдала, как и в шкафу распаляется пожар.

Улыбаясь и осматривая дела рук своих, я вышла в коридор, и мне стало действительно интересно, а когда проснется спящий. Только почувствовав жар, или же ему запаха дыма будет достаточно? Квартира уже вовсю пылала, а я все никак не могла дождаться пробуждения спящего. Я даже подумала, что он безнадежно пьян, раз на нем уже одеяло пылает, в комнате как в домне жар невыносимый, а ему хоть бы хны.

266